Он присел возле лестницы. "Лестница Иакова, - подумал он. - В чем там
было дело? Кажется, речь шла о лестнице, которая вела на небо? И об
ангелах, которые по ней сходили и восходили? Но где же ангелы? Ах да,
теперь это самолеты. Где все это? Где земля? Неужели она - только сплошные
могилы? И я рыл могилы, - думал Гребер, - бесконечно много могил. Зачем я
здесь? Почему мне никто не помогает? Я видел тысячи развалин. Но
по-настоящему не видел ни одной. Только сегодня. Только сегодня. Эти -
иные, чем все прочие. Почему не я лежу под ними? Это я должен был бы под
ними лежать..."
Наступила тишина. Унесены последние носилки. Месяц поднялся выше; его
серп безжалостно освещает город. Опять появилась кошка. Она долго
наблюдала за Гребером. В призрачном свете ее глаза сверкали зелеными
искрами. Она беззвучно обошла вокруг него несколько раз. Потом
приблизилась, потерлась о его ноги, выгнула спину и замурлыкала. Наконец
подобралась к нему совсем близко и улеглась. Но он этого не заметил.
* * *
Элизабет вынула из кармана гребень и зеркальце и начала расчесывать
волосы. В мертвенном свете синих лампочек казалось, что гребень сделан из
сухих чернил; однако волосы под ним вздымались и потрескивали.
- Поскорее бы выйти отсюда! - прошептала она. - Тут можно задохнуться!
Но ждать пришлось еще целых полчаса; наконец дверь отперли. Они
двинулись вместе со всеми. Над входом горели маленькие затемненные
лампочки, а снаружи на ступеньки лестницы широкой волной лился лунный
свет, С каждым шагом, который делала Элизабет, она менялась. Это было как
бы Пробуждением от летаргии. Тени в глазницах исчезли, пропала восковая
бледность лица, волосы вспыхнули медью, кожа снова стала теплой и
атласной, - словом, в ее тело вернулась жизнь - и жизнь эта была горячее,
богаче и полнокровнее, чем до того, жизнь вновь обретенная, не утраченная
и тем более драгоценная и яркая, что она возвращена была лишь на короткие
часы.
Они стояли перед бомбоубежищем. Элизабет дышала полной грудью. Она
поводила плечами и головой, словно животное, вырвавшееся из клетки.
- Как я ненавижу эти братские могилы под землей! - сказала она. - В них
задыхаешься! - Решительным движением она откинула волосы со лба. - Уж
лучше быть среди развалин. Там хоть небо над головой.
Гребер посмотрел на нее. Сейчас, когда девушка стояла на фоне грузной,
голой бетонной глыбы, подле лестницы, уводившей в преисподнюю, откуда она
только что вырвалась, в ней чувствовалось что-то буйное, порывистое.
* * *
Гребер остановился перед развалинами и поднял глаза. Зеленое плюшевое
кресло исчезло. Должно быть, кто-то унес его. На его месте из-под щебня
торчало несколько скомканных газет. Он вскарабкался наверх и выдернул их
из-под обломков. Это были старые газеты, еще полные сообщениями о победах
и именами победителей, пожелтевшие, грязные, изорванные. Он отшвырнул их и
принялся искать дальше. Через некоторое время он обнаружил книжку, она
лежала между балками, открытая, желтая, поблекшая; казалось, кто-то
раскрыл ее, чтобы почитать. Он вытащил книжку и узнал ее. Это был его
собственный учебник. Гребер перелистал его от середины к началу и увидел
свою фамилию на первой страничке. Чернила выцвели. Вероятно, он сделал эту
надпись, когда ему было двенадцать-тринадцать лет.
Это был катехизис, по нему они проходили закон божий. Книжка содержала
в себе сотни вопросов и ответов. На страницах были кляксы, а на некоторых
- замечания, сделанные им самим. Рассеянно смотрел он, на страницы. И
вдруг все перед ним покачнулось, он так и не понял, что разрушенный город
с тихим перламутровым небом над ним или желтая книжечка, в которой были
ответы на все вопросы человечества.
Гребер отложил катехизис и продолжал поиски. Но не нашел больше ничего
- ни книг, ни каких-либо предметов из квартиры его родителей. Это казалась
ему неправдоподобным; ведь они жили на третьем этаже, и их вещи должны
были лежать гораздо ниже под обломками. Вероятно, при взрыве катехизис
случайно подбросило очень высоко и, благодаря своей легкости, он медленно
потом опустился. "Как голубь, - подумал Гребер, - одинокий белый голубь
мира и безопасности, - со всеми своими вопросами и ясными ответами
опустился он на землю в ночь, полную огня, чада, удушья, воплей и
смертей".
Гребер просидел еще довольно долго на развалинах. Поднялся вечерний
ветер и начал перелистывать страницы книги, точно ее читал кто-то
незримый. Бог милосерд, - было в ней написано, - всемогущ, всеведущ,
премудр, бесконечно благ и справедлив...
* * *
А Гребер пошел дальше. Он не знал, что делать. В городе темно, как в
могиле. Продолжать поиски уже невозможно; и он понял, что нужно набраться
терпения. Впереди был нескончаемо длинный вечер. В казармы возвращаться
еще не хотелось; идти к немногочисленным знакомым - тоже. Ему была
нестерпима их неловкая жалость; он чувствовал, что они рады, когда он
уходит.
Рассеянно смотрел он на изъеденные крыши домов.
На что он рассчитывал? Найти тихий остров в тылу? Обрести там родину,
безопасность, убежище, утешение? Да, пожалуй. Но Острова Надежды давно
беззвучно утонули в однообразии бесцельных смертей, фронты были прорваны,
повсюду бушевала война. Повсюду, даже в умах, даже в сердцах.
Он проходил мимо кино и зашел. В зале было не так темно, как на улице.
Уж лучше побыть здесь, чем странствовать по черному городу или засесть в
пивной и там напиться.
* * *
Элизабет сняла две рюмки тонкого стекла с книжной полки, стоявшей у
стены. Гребер окинул взглядом комнату и не узнал ее. Кровать, несколько
кресел в зеленых чехлах, книжные полки, письменный стол в стиле бидерманер
- от всего этого веяло миром и старомодностью. В прошлый раз комната
произвела на него другое впечатление - чего-то более беспорядочного и
хаотического. "Вероятно оттого, что завыли сирены", - решил он. Этот шум
все смешал. И Элизабет казалась иной, чем тогда. Другой, но не мирной и
старомодной.
Она обернулась. - Сколько же времени прошло с тех пор, как мы виделись?
- Сто лет. Тогда мы были детьми и не было войны.
- А теперь?
- Теперь мы - старики, но без опыта старости. Мы стары, циничны, ни во
что не верим, а порой грустим! Хоть и не часто.
Она взглянула на него: - Это правда?
- Нет. А, что правда? Ты знаешь?
Элизабет покачала головой.
- Разве всегда что-нибудь должно быть правдой? - спросила она,
помолчав.
- Не обязательно. Почему?
- Не знаю. Но если бы каждый не старался непременно убедить другого в
своей правде, люди, может быть, реже воевали бы.
Гребер улыбнулся. Как странно она это сказала.
- Ну да, терпимость, - ответил он. - Вот чего нам не хватает, верно?
Элизабет кивнула. Он взял рюмки и налил их до краев.
- За это мы и выпьем. Крейслейтер, который дал мне эту бутылку, был,
наверное, весьма далек, от таких мыслей, но тем более мы должны выпить за
это.
* * *
Он еще раз налил полстакана и отпил около половины. Затем поставил его
между ними на скамью. Элизабет сидела, подняв колени и обхватив их руками.
Молодая листва каштанов над их головой, поблескивавшая в лунном свете,
казалась почти белой - словно в нее залетела стайка ранних весенних
мотыльков.
- Какой он черный, - сказала она, указывая на город. - Точно выгоревшие
угольные шахты...
- Не смотри туда. Повернись. На той стороне совсем Другое.
Скамья стояла на самой вершине холма, противоположный склон ее мягко
опускался, и взору открывались поля, озаренные луною дороги, аллеи,
обсаженные тополями, деревенская колокольня, вдали - лес, на горизонте -
синяя гряда гор.
- До чего здесь все дышит миром, - заметил Гребер. - И как все это
просто, верно?
- Просто, если можешь вот так повернуться на другую сторону и о той
больше не думать.
- Этому научиться нетрудно.
- А ты научился?
- Конечно, - сказал Гребер. - Иначе меня бы уже не было на свете.
- Как бы и мне хотелось!
- Ты уже давно умеешь. Об этом позаботилась сама жизнь. Она ищет
подкреплений, где может. А когда надвигается опасность, жизнь не знает ни
слабости, ни чувствительности. - Он пододвинул стакан к Элизабет.
- Пить вино - это тоже смотреть в другую сторону?
- Да, - сказал он, - сегодня вечером, во всяком случае.
- Она поднесла стакан к губам.
- Давай на некоторое время совсем не будем говорить о войне, -
предложил он.
- Давай совсем ни о чем не говорить, - сказала Элизабет, откидываясь на
спинку скамьи.
- Ладно...
И вот они сидели и молчали. Всюду стояла тишина, и постепенно эту
тишину начали оживлять мирные ночные звуки. Они не нарушали ее, а только
делали глубже - то тихий ветерок, словно это вздыхал лес, то крик совы, то
шорох в траве и бесконечная игра облаков и лунного света. Тишина
поднималась с земли, ширилась и охватывала их, она проникала в них - с
каждым вздохом все глубже, - самое их дыхание сливалось с тишиной, оно
исцеляло и освобождало, становилось все мягче, глубже и спокойнее и было
уже не врагом, а далекой благодатной дремотой...
Элизабет пошевельнулась. Гребер вздрогнул и посмотрел вокруг:
- Удивительно, ведь я заснул.
- Я тоже. - Она открыла глаза. Рассеянный свет словно задержался в них
и делал их очень прозрачными. - Давно я так не спала, - изумленно сказала
она, - обычно я засыпаю при свете, - я боюсь темноты и просыпаюсь как от
толчка, с каким-то испугом - не то, что сейчас...
Гребер сидел молча. Он ни о чем не спрашивал. В эти времена, когда
происходило столько событий, любопытство умерло. Он лишь смутно дивился
тому, что сам сидит так тихо, оплетенный ясным сном, точно скала под водой
- веющими водорослями. Впервые с тех пор, как он уехал из России, Гребер
почувствовал, как тревожное напряжение оставило его. И мягкое спокойствие
проникло в него, точно прилив, который за ночь поднялся и вдруг, зеркально
заблестев, как бы вновь соединил сухие опаленные участки с огромным живым
целым.
Эрих Мария Ремарк
0 коммент.:
Post a Comment